фото: ТАСС, 1967
41 год назад умер писатель Варлам Шаламов. В советских лагерях он провел 17 лет, из них 14 - на Колыме
На следствии он отказался от дачи показаний - в автобиографическом очерке «Бутырская тюрьма» и в рассказе «Лучшая похвала» Шаламов впоследствии писал, что в заключении был по-настоящему счастлив, потому что считал, что продолжает великую революционную традицию эсеров и народовольцев, к которым до конца жизни испытывал большое уважение.
22 марта 1929 года постановлением Особого совещания при ОГПУ по переквалифицированному обвинению Шаламов был приговорён к трём годам концентрационного лагеря как социально опасный элемент.
Трёхлетний срок Шаламов отбывал в Вишерском лагере (Вишлаге) на Северном Урале, в октябре 1931 был досрочно освобождён.
Свой первый лагерный опыт писатель суммировал так: «Что мне дала Вишера? Это три года разочарований в друзьях, несбывшихся детских надежд.
Необычайную уверенность в своей жизненной силе. Испытанный тяжёлой пробой — начиная с этапа из Соликамска на Север в апреле 1929 года, — один, без друзей и единомышленников, я выдержал пробу — физическую и моральную.
Я крепко стоял на ногах и не боялся жизни. Я понимал хорошо, что жизнь — это штука серьёзная, но бояться её не надо. Я был готов жить».
В феврале 1932 года Шаламов возвратился в Москву и вскоре устроился в профсоюзный журнал «За ударничество».
В марте 1934 года он перешёл в другой профсоюзный журнал «За овладение техникой», а в 1935 году — в журнал союзного Наркомата тяжёлой промышленности «За промышленные кадры».
Для этих и других журналов Шаламов печатал производственные статьи, очерки, фельетоны, как правило — под псевдонимами.
29 июля 1934 года Шаламов оформил брак с Галиной Гудзь, в апреле 1935 года у них родилась дочь Елена.
В этот же период Шаламов начал писать стихи и художественную прозу.
В 1936 году Шаламов по настоянию своего шурина, видного чекиста Бориса Гудзя, и жены написал на Лубянку отречение от троцкистского прошлого.
В рассказе «Ася» Шаламов описывал, как он и Галина обсуждали это заявление с сестрой Галины и Бориса Александрой (Асей), которая считала, что её семья «сдаёт» Варлама, чтобы вывести остальных из-под удара.
Александра Гудзь уже в декабре 1936 года была арестована, позже осуждена за «контрреволюционную деятельность» и в 1944 умерла в лагере.
В декабре 1936 Шаламов был допрошен во Фрунзенском районном отделе НКВД, а 12 января 1937 арестован.
Шаламов был обвинён в ведении «контрреволюционной троцкистской деятельности» — поддержании связей с другими бывшими троцкистами после возвращения из ссылки (ст. 58-10 УК РСФСР, «антисоветская агитация»).
Во время следствия Шаламов снова содержался в Бутырской тюрьме; как бывалый заключённый он был избран старостой камеры.
2 июня 1937 года дело Шаламова рассмотрело Особое совещание при НКВД СССР, он был осуждён на пять лет лагерей.
Репрессиям подверглись и родственники писателя: жена Галина была сослана в Кагановичский район Чарджоуской области (Туркменская ССР) до 1946 года, Б.Гудзя уволили во время чистки внутри НКВД, а также исключили из ВКП(б), что, однако, было довольно лёгкой судьбой (многие его сослуживцы были расстреляны).
14 августа на пароходе «Кулу» с большой партией заключённых Шаламов был доставлен в бухту Нагаева в Магадане, откуда потом машинами их повезли на золотодобывающий прииск «Партизан».
"В Москве уже убивали: Тухачевского, Якира, Дзидзиевского , Шмидта. Ежов выступал уже на сессии ЦИКа с угрожающим докладом о том, что в трудовых лагерях «ослабла дисциплина», в газетных статьях все чаще попадались фразы о «физическом уничтожении врага», «о необходимости ликвидации троцкистов», а золотой прииск, куда мы приехали, еще жил прежней «счастливой» жизнью.
Конечно, жизнь и смерть тут более реальные.
Щупленький журналист пишет в Москве громовую статью о ликвидации врагов, а на Колыме блатарь берет лом и убивает старика-«троцкиста». И считается «другом народа»", - вспоминал писатель.
"Самым, пожалуй, страшным, беспощадным был холод. Ведь актировали только мороз свыше 55 градусов. Ловился вот этот 56-й градус Цельсия, который определяли по плевку, стынущему на лету, по шуму мороза, ибо мороз имеет язык, который называется по-якутски «шепот звезд».
Этот шепот звезд нами был усвоен быстро и жестоко. Первые же отморожения: пальцы, руки, нос, уши, лицо, все, что прихватит малейшим движением воздуха.
Я как-то отморозил живот — ветром распахнуло бушлат, пока я бежал в столовую. Но я и не бежал, на Колыме никто не бежит — все лишь передвигаются.
Голод — вторая сила, разрушающая меня в короткий срок, вроде двух недель, не больше.
Третья сила — отсутствие силы. Нам не дают спать, рабочий день 14 часов в 1938 году по приказу. Я ползаю вокруг забоя, забиваю какие-то колья, кайлю отмороженными руками без всякой надежды что-нибудь сделать. 14 часов плюс два часа на завтрак, два часа на обед и два часа на ужин.
Сколько же осталось для сна — четыре часа? Я сплю, притыкаюсь, где придется, где остановлюсь, тут и засыпаю.
Побои — четвертая сила. Доходягу бьют все: конвой, нарядчик, бригадир, блатари, командир роты, и даже парикмахер считает должным отвесить плюху доходяге.
Доходягой ты становишься тогда, когда ты ослабел из-за непосильного труда, без сна, на тяжелой работе, на пятидесятиградусном морозе.
Что тут выбросит память?
То, что я не могу быстро двигаться, что каждая горка, неровность кажутся непреодолимыми.
Порога нет сил перешагнуть. И это не притворство, а естественное состояние доходяги".
В декабре 1938 года его сняли с работы и доставили в отдел НКВД, где старший оперуполномоченный направил его в «Серпантинку», следственную тюрьму и место массовых расстрелов.
По неизвестной причине его там не приняли, в рассказе «Заговор юристов» Шаламов описывает эти события, увязывая моментальный развал только что возбуждённого дела о «заговоре» с чистками в НКВД, последовавшими после снятия Ежова с поста наркома внутренних дел в том же месяце. Зиму 1938—1939 Шаламов пережил в Магадане в карантине, объявленном из-за эпидемии брюшного тифа среди заключённых.
В апреле 1939 года он был направлен в геологоразведочную партию на угольном прииске у перевала Чёрное озеро (рядом с посёлком Атка).
Лето 1939 года Шаламов вспоминал как время, когда он начал «воскресать»: раскопка разведочных шурфов считалась, по колымским меркам, щадящей работой.
В августе 1940 года разведка у Чёрного озера была закрыта как бесперспективная, а Шаламова перевели на участок Кадыкчан. Жизнь там описана в рассказе «Инженер Киселёв»: начальник участка (в рассказе он выведен под настоящим именем) оказался садистом, избивавшим заключённых и в наказание помещавшим их на ночь в вырубленный в скале «ледяной карцер», и Шаламов обмолвился при сокамерниках, что намерен при очередном визите начальства дать пощёчину, о чём Киселёву немедленно стало известно.
Благодаря помощи знакомого лагерного фельдшера Шаламов смог перевестись на соседний участок Аркагала, на котором провёл почти целиком 1941 и 1942 годы, работая в тяжёлых условиях на добыче угля.
В январе 1942 года истёк пятилетний срок Шаламова, но в соответствии с директивой наркома внутренних дел освобождение из лагерей было прекращено до конца войны.
В декабре 1942 Шаламов попал в «штрафную» зону — на золотоносный прииск Джелгала рядом с современным посёлком Ягодное.
3 июня 1943 года Шаламов был арестован по новому уголовному делу. Эти события описаны им в рассказе «Мой процесс», где под настоящими именами выведены основные свидетели обвинения — заключённые того же лагеря, давшие показания на Шаламова: бригадир Нестеренко, бывший сотрудник Наркомата оборонной промышленности Е. Б. Кривицкий и бывший столичный журналист И. П. Заславский; двое последних были известны в лагере как «штатные» свидетели по возбуждавшимся там новым уголовным делам.
Согласно обвинительному заключению, Шаламов «высказывал недовольство политикой коммунистической партии, одновременно с этим восхвалял контрреволюционную платформу Троцкого <…> высказывал клеветнические измышления о политике советской власти в области развития русской культуры <…> высказывал контрреволюционные измышления по адресу руководителей советской власти, клеветал на стахановское движение».
Писатель настаивал, что одним из пунктов обвинения было его высказывание о том, что Иван Бунин (эмигрант и критик советской власти) - талантливый писатель.
Шаламов был признан виновным в антисоветской агитации (ст. 58-10 ч. II УК РСФСР) и получил десять лет заключения в лагере с поражением в правах на 5 лет.
Осень и зиму 1943 года Шаламов провёл в так называемой «ягодной командировке»: партия заключённых с облегчённым конвоем, но и с уменьшенной нормой питания, собирала иголки стланиковой сосны и ягоды для противоцинготных мероприятий в лагере.
Приблизительно в январе 1944 года в состоянии крайнего истощения (алиментарная дистрофия и полиавитаминоз) Шаламов был доставлен в лагерную больницу в посёлке Беличья, где он с перерывами провёл практически год.
После выписки и возвращения на работы в тайгу в марте 1944 года он благодаря заступничеству главного врача больницы Нины Савоевой был устроен при ней сначала санитаром, а позже культоргом (ответственным за просветительскую работу).
Чуть позже Шаламов был направлен на свежеоткрытые на 23-м километре Колымского тракта курсы фельдшеров длительностью восемь месяцев.
В декабре 1946 года писатель, окончив курсы, был направлен в главную больницу УСВИТЛага в посёлке Дебин в 500 километрах от Магадана, на левом берегу Колымы.
В 1949—1950 годах Шаламов работал фельдшером в «лесной командировке» на ключе Дусканья: он принимал посетителей в фельдшерском пункте в избушке и объезжал участки на санях зимой и на моторной лодке летом.
Десять лет по приговору 1943 года должны были истечь в 1953 году, но Шаламов вышел на свободу досрочно 20 октября 1951.
Он собирался вернуться на «материк» следующей весной, после открытия навигации, но из-за бюрократических проволочек потерял право на оплаченный проезд до дома и был вынужден остаться, чтобы заработать на дорогу.
20 августа 1952 года Шаламов по направлению санитарного отдела «Дальстроя» вышел на работу фельдшером лагерного пункт, расположенного в селе Томтор в Якутии (недалеко от Оймякона).
30 сентября 1953 года Шаламов получил расчёт в «Дальстрое».
12 ноября он прибыл в Москву, где его встретила жена.
После этого Шаламов, как бывший заключённый, которому было запрещено жить или просто находиться больше суток в Москве, выехал в Конаково (Калининская область).
Он не смог устроиться фельдшером (фельдшерские курсы «Дальстроя» не признавались надлежащим медицинским образованием) и в следующие месяцы работал сначала товароведом в Озерках, затем, с июля 1954 года, — агентом по снабжению в посёлке Туркмен.
В Туркмене он прожил следующие два года.
Существенная часть стихов 1950-х, сборники которых вместе известны как «Колымские тетради», написана не на Колыме, а уже в Озерках и Туркмене.
В этот же период Шаламов начал работать над «Колымскими рассказами».
1954 годом датированы «Заклинатель змей», «Апостол Павел», «Ночью», «Плотники» и «Шерри-бренди».
В письме Аркадию Добровольскому от 12 марта 1955 Шаламов писал: «У меня соберётся сейчас 700—800 стихотворений и с десяток рассказов, которых по задуманной архитектуре нужно сто».
К этому же периоду относится развод с Галиной Гудзь.
Галина и дочь Елена жили в Москве, общение складывалось тяжело из-за несовпадения жизненных позиций.
Елена (после раннего выхода замуж она сменила фамилию на Янушевская) практически не знала отца, была убеждённой комсомолкой и отказывалась общаться с ним. После 1956 года Шаламов прекратил общение с ними.
В апреле 1958 Шаламов получил инвалидность по болезни Меньера —нарушению вестибулярного аппарата, усугублённому лагерями.
Впоследствии лечащий врач Шаламова в его последние годы предполагал, что это мог быть первый приступ болезни Гентингтона (аутоиммунное заболевание нервной системы).
С этого времени писателя постоянно сопровождали головокружения, падения из-за потери координации и бессонница, из-за которой он много лет принимал нембутал, а ближе к концу жизни он стал глохнуть.
В 1959—1964 годах основным источником дохода Шаламова стала работа внештатным рецензентом присланных в редакцию рукописей в «Новом мире».
Параллельно он безостановочно трудился над «Колымскими рассказами».
В 1961 был опубликован его первый стихотворный сборник «Огниво», в 1964 году — второй, «Шелест листьев», оба получили положительные отзывы в литературных журналах.
К 1962 Шаламов подготовил около шестидесяти рассказов, и в этот период он передал в «Новый мир» восемнадцать из них, составлявшие костяк первого сборника, озаглавленного «Колымские рассказы».
Рукопись была отвергнута.
Шаламов также отправил «Колымские рассказы» в издательство «Советский писатель», откуда в ноябре следующего, 1963 получил отрицательный ответ.
Единственным легально опубликованным в СССР при жизни Шаламова колымским рассказом стала зарисовка-миниатюра «Стланик», вышедшая в журнале «Сельская молодёжь» (№ 3 за 1965 год), в котором работал друг писателя, скульптор Федот Сучков.
В 1966 американский славист Кларенс Браун, который был хорошо знаком с Надеждой Мандельштам и в её квартире встречался и с самим Шаламовым, судя по всему, с согласия писателя вывез рукопись «Колымских рассказов».
Браун передал её для публикации редактору нью-йоркского «Нового журнала», эмигранту «первой волны» Роману Гулю.
В декабре того же года в «Новом журнале» вышли четыре рассказа, в течение следующих десяти лет Гуль напечатал сорок девять рассказов из «Колымских рассказов», «Левого берега», «Артиста лопаты» и «Воскрешения лиственницы», при этом сопровождая их собственной редакторской правкой.
Всё это происходило без ведома писателя.
23 февраля 1972 года «Литературная газета» опубликовала открытое письмо Шаламова, в котором автор в самых сильных выражениях осуждал публикацию «Колымских рассказов» за рубежом без его ведома в антисоветских изданиях.
Письмо заканчивалось утверждением «проблематика „Колымских рассказов“ давно снята жизнью», которое вызвало наибольшее отторжение среди друзей и коллег Шаламова: оно считывалось и как отречение писателя от собственных произведений, и как предательство по отношению к советским диссидентам, всё ещё получавшим лагерные сроки.
В течение 1970-х из-за прогрессирующей болезни Гентингтона здоровье писателя постепенно ухудшалось, из-за участившихся приступов и нарушения координации движений он постоянно носил с собой справку с инструкциями по первой помощи на случай, если приступ произойдёт на улице.
В апреле 1979 квартира писателя была ограблена, в мае 1979 тяжелобольного Шаламова перевезли в дом престарелых и инвалидов Литфонда на улице Лациса в Тушине, где он провёл последние три года жизни.
Шаламова похоронили на Кунцевском кладбище. Позже на могиле был установлен памятник работы Федота Сучкова.
Проза Шаламова, с тех пор, как она стала известна на Западе, вошла в канон «свидетельской» литературы XX века — документальной и художественной прозы переживших Холокост и нацистские лагеря смерти европейских авторов, которые решали сходные задачи — найти выразительные средства для описания ужасного, непредставимого и непередаваемого опыта.
Первые советские издания сборников рассказов состоялись в 1989 году, полностью в России цикл издан в двух томах в 1992 году. «Колымские тетради» были изданы под редакцией И. Сиротинской в 1994 году, полный поэтический корпус Шаламова, включающий стихотворения, написанные в конце 1940-х — начале 1950-х на ключе Дусканья и в Якутии, и стихотворения 1960-х годов, известные только по аудиозаписям, вышел в 2020 году в двух томах под редакцией В. Есипова.
Друзья, подписывайтесь на "Весьма", чтобы быть в курсе событий! (чтобы добавиться, нажмите на нужную ссылку)
Телеграм - https://t.me/vesma
Группа "WhatsApp - https://chat.whatsapp.com
Вконтакте: https://vk.com/vesma.today
Viber: https://invite.viber.com
18+
Нашли ошибку? Выделите её и нажмите Ctrl + Enter